Иван Никитьевич Пигалев Великую Отечественную прошёл в звании рядового. Несколько лет назад в своём интервью немским волонтёрам он рассказал о том, как война виделась ему глазами простого солдата.

 

 

Иван Никитьевич – наш земляк. Родился 10 февраля 1925 года в деревне Ярок Шашовского сельсовета. Всю жизнь прожил в Неме, а недавно уехал в соседний Нолинский район, к детям.

Вот что он рассказал:

- Хоть война и началась внезапно, предчувствия какие-то, конечно, были.

Расскажу вам вот какую историю. В1939-м году, когда шла война с Финляндией, я учился в 7-м классе в Шелеметьево. Нам, ребятам, дали повестки, и мы ходили в Нему на сборы. Где сейчас церковь стоит, там раньше был двухэтажный дом. В нём располагался сельсовет. Там нас учили на истребителей танков.

Был сделан деревянный макет танка. Его тащили, а мы должны были бутылкой с горючей жидкостью попасть. И гранаты тоже кидали. Потом нам и удостоверения дали, что прошли обучение.

Для нас, конечно, это было вроде игры. А теперь понимаю: дело-то серьёзное.

Сказал: «Я в армию пойду!»

В январе 1942 года взяли меня в ФЗО в Киров, определили в группу кондукторов. Пробыл там месяца три, наверное. После распределения попал в Горький на железную дорогу. Эшелоны отправлялись и на фронт, и раненых везли с фронта.

Оттуда, из Горького, в декабре 1942-го меня призвали в армию. Повестку вручили. Но возможность остаться у меня была. Ещё бы недели на две задержался, и оказался бы под бронью. Сталин наложил её на железную дорогу.

Один товарищ у меня так и сделал. А я сказал:

- Пойду в армию.

Какой-то раненый, комиссованный уже, отговаривал меня. Говорил:

- Смотри, жалеть будешь!

- Ну, буду и буду, - отвечал ему. - Не один я такой, уже все мои товарищи ушли.

Попал в город Владимир, там был большой сборный пункт. Определили меня в отдельную роту связи. На фронт сразу не отправили, сначала была военная подготовка. Обычная, как и теперь.

В 43-м году, в июне, нас снова распределили. Опять в Горький. Там часть погрузили в состав и отправили по железной дороге под Москву, под Кубинку.

Это тогда небольшая станция была. Здесь формировался наш механизированный корпус, месяц или полтора это заняло времени. А в сентябре отправили воевать.

 

Мы поехали на фронт

Ехали на поезде, состав шёл на Украину, на второй украинский фронт.

Проехали Полтаву, скомандовали выгружаться. Помню, погода тогда была очень плохая: грязь, дожди. Пришлось технику оставить и идти пешком в сторону Кировограда. Ночью шли перелесками, днём спали. Пришли под Александрию.

Тут уже начали попадаться убитые, раздетые люди – «трофейная команда» постаралась.

Вот определили нас, заняли исходное положение. Окопались, передремали ночь.

Утром поднялись, пошли. И сразу попали под миномётный обстрел.

Командир батальона (мы шли вместе с ним) скомандовал ложиться.

Мы спрашиваем его:

- Товарищ майор, а чего это так рвётся?

Он говорит:

- Это разрывные пули. Лежите пока.

Ну, а когда подняли, мы пошли в наступление…

Я служил во взводе связи 68-й бригады (всего их было три) первого пехотного батальона. Мы обслуживали первую стрелковую роту. Техники не было. Тащили на себе, кроме обмундирования, катушку с проводами, аппарат телефонный, карабин.

Тяжеловато получалось!

Но мы-то ладно. А вот пехотинцы, которые непосредственно в роте служили, ещё пару мин на себе тащили через плечо – противопехотных, 82-миллиметровых.

 

Как смерть становилась бытом

Фашист ещё был силён.Иной раз как прижмёт, так не знаешь, куда и деваться.

У фрицев самолёты были. Вот как летит птиц стая, так их и налетало. За одним человеком, бывало, кидались.

Кстати, где-то недалеко от нас Александр Матросов воевал, в соседней части. Герой известный. А я думаю, у нас ведь подвиг у каждого человека был.

О своём подразделении скажу. Командиром нашего батальона был майор Кожубенко. Хороший мужик, с самых первый боёв на войне. Он, да и все командиры, говорили о том, что нужно врага убрать. Приходилось убивать. И такая жизнь становилась бытом.

Как вот вы сейчас на работу идёте, так и мы. Кругом пушки бьют, снаряды летят, мины, пули. Но это всё уже как будто второстепенное. На первом плане работа.

Вот ведут наши артподготовку, фашист в ответ тоже бьёт. Бомбёжка – и раз, линию порвало. Орёшь в трубку:

- Алло, алло!

Не отвечают, нет никого. Бери провод в руки – и дуй туда, откуда он протянут.

Однажды я пришёл, а там обрыв, и нет ничего. Огромный кусок кабеля вырван. С той стороны, со штаба, тоже человек бежит навстречу. Встретились, нашли концы. Брешь закрыли, разбежались.

Иной раз не было кабеля, соединить нечем. Хоть сам ложись на этом место. Из-за этого всякий грех приходилось брать на себя. Бывало, идёшь, видишь – связь у кого-то порвана. Снаряд упал, разбросало всё. Вот и приберёшь кусок оторванный или отмотаешь себе про запас. А деваться-то нам куда?

Не знаю, как в других местах, но, думаю, что везде, у нас было выработано в каждом человеке: в трудный момент патрон для себя у тебя должен быть. Так и держали. Были гранаты у каждого за поясом.

Наш фронт был размером с улицу

Про события на фронте нам командир взвода, замполиты рассказывали. Мы ведь свой фронт только знали. Как, например, свою улицу, не больше. И всё.

Задача дана – мы её выполняем.

Вот сидим. Вы – командир роты. Мы должны вас обеспечивать связью, рядом с вашими окопами роем свои. У нас связь протянута, соединение со штабом батальона установлено.

В трубку кричат: дай первого, или, там, второго. Командиров по номерам, а не именам называли, потому что всё закодировано было. Кого надо крикнешь, тот подползёт, получит распоряжение.

Скажу вам, на Украине бандеровцы пакостили здорово. Они в нашей форме ходили. Многие обманывались этим и погибали. Наш солдат к ним:

- Здорово!

Они отвечают:

- Здорово! – и нож в спину.

Враг есть враг, он не давал нам пощады. Ну и мы, конечно, ему не давали.

Помню, ребят наших разведчиков из танкового подразделения. Они ушли в тыл к фашистам – их поймали. Глаза повыкалывали.

По большей части, конечно, мы были атеистами. В школе посмеивались над религиозными ребятами. Церкви ломали у нас на глазах. Немскую я не видел, а сам видел колобовскую, как её долбили. А в душе-то всё равно, как где-то что-то трудно, Бога поминаешь.

Я когда пошёл на фронт, мать мне благословила маленькую иконку Богородицы – три на три сантиметра, наверное. Так вот я эту Богородицу почти всю войну нёс.

Но однажды в санузле устроили борьбу со вшами. Их было, знаете сколько! Заедали. Залезешь рукой под погон – вытащишь оттуда сразу штук двух-трёх. Штаны отвернёшь на поясе – а там их… Во время передышки брали бочку, наливали воды, одежду туда бросали, и кипятили. Щелкотня такая стояла!

Вот однажды так у меня иконка и ушла. Очень жалел, и до сих пор жалею.

 

«Бандиты Рокоссовского»

На втором украинском фронте командовал Конев, наш земляк.

Первый город освобождали мы Александрию. В ознаменование освобождения городов частям присваивали имена городов. Нашу часть так и называли: Александрийская.

А впоследствии нас называли, знаете как? Восьмой механизированный краснознамённый орденов Суворова и Кутузова корпус.

Всё в наступление шли. Кировоградскую область освобождали, сам город освободили.

После этого перекинули нас на второй белорусский фронт. Здесь Рокоссовский командовал. Это чудо-человек. О нём легенды ходили. И звали-то нас - «бандиты Рокоссовского».

В это время брали Сталинград. Кольцо уже замкнуто было, мы образовывали второе.

Там партизанское движение очень большое было, встречались с ними.

Долгое время не находилось случая нас переобмундировать. Сапог не было. На ногах - ботинки, обмотки. В одном месте командир корпуса приехал, нас выстроили.

Он и спрашивает:

- Вы кто?

Потому что были, кто в чём, в настоящих лохмотьях. Все поизносились. Я шинель свою потерял, в фуфайке стоял. Ватных штанов не осталось. Всё с нас сняли, в кучу свалили.

Привезли новое обмундирование, переодели.

- Ну вот, - говорит командир, - теперь вижу: наши солдаты!

 

Женщинам на войне приходилось несладко

Об одной из драм, очевидцем которой был сам Иван Никитьевич, он поведал собеседникам:

- Служила у нас в батальоне радистка. Попала в плен.

А случилось это так. Дом, в котором мы располагались, стоял на окраине населённого пункта. Я как раз должен был связь вести в батарею.

Смотрю в окно: танки идут, немцы. А радистка мне:

- Ты что болтаешь, это наш 116-й полк!

Тут не помню, какая заминка произошла. Как-то я отстранился от этого, отвлёкся куда-то. Танки в это время подошли ближе, развернулись и двинулись на деревню. Прибегаю к дому – а там немцы. Кто был в помещении, всех перестреляли, а её в бронетранспортёр.

Меня потом некоторое время в части тоже считали убитым. Сам, когда бежал мимо того дома, видел: такой же пацан, как я, лежал на дороге вниз лицом.

- Разве ты жив? – удивлялись все потом.

- Жив!

Ну, а что там с женщиной офицеры ночью сделали – сами догадываетесь. Под утро она во двор вышла. Часовой остановил:

- Куда?

Она, мол, до ветру. Надела сапоги у них резиновые (у нас таких тогда почти не было, ноги мокли всё время). В общем, сбежала. Пришла в часть, а её сразу в особый отдел.

Больше мы её не видели. После плена все проходили через фильтр. Иной раз подумаешь: вроде бы, что такого? Человек к своим вернулся! А особисты рассуждали по-другому.

Так не только с пленными поступали. В одном месте, помню, разоблачили группу баптистов. Обычные солдаты, только они не брали оружие, чтобы не стрелять. Их сразу изолировали. Куда дели – это мы не знали.

 

Немца начали прижимать

Это особенно заметно стало в 1944-м году. Пошла у нас авиация, самолёты-штурмовики, реактивные «Катюши» и «Ванюши». Из личного оружия у нас сначала были карабины (та же винтовка, только короче, удобнее нам носить). Потом их заменили автоматами. У нас, у связистов, транспорт появился, машины свои.

Каждый день солдатам выдавались «наркомовские 100 грамм». Они и хорошую роль играли, и плохую. Хорошую, понятно: согреешься, взбодришься. А с другой стороны, напьёшься - и мишень не видишь. Человек ли, покойник ли на мушке, не знаешь.

Мы ведь друг друга одёргивали, осуждали, если кто меру забывал. Я не употреблял, хоть и мёрз всё время. Глоток глотну – больше мне не надо. Этим не занимался. Может, поэтому в живых остался. У меня вот напарник был, он пил. Не так, чтоб много, но пил. Пьяному всё по колено – вышел, пошёл! А ведь снайпера кругом. Заметили – раз, и тебя уже нет. Вот я и не пренебрегал, о жизни-то думал тоже.

Был ранен. Почти уже в Германии. Контузия была, право ухо и сейчас шумит. Перепонка-то нарушена. В госпиталях был потом, жаловался. Врач говорит:

- Что делать, новое не могу тебе поставить. Если б запчасть была – поставил бы.

Ранение было в правую ногу, пониже колена. Снаряд разорвался.

В медсанвзводе я немного побыл, при части тут же. Мы ведь старались как, чтоб в свою же часть попасть. Иной раз передислоцируется подразделение, и солдаты следом сбегали. Если могли, если на ногах стояли. Там ведь не держал никто. Пошёл и пошёл.

В нашей армии воевали солдаты разных национальностей. Конечно, они отдельно от нас немного были. Но жили хорошо. Не знаю, что теперь сделалось. Кто это придумал, наказывать надо было сразу… А мы последним куском хлеба делились.

А вот с перебежчиками, власовцами, не церемонились. Помню, в одном селении они заняли несколько домов. А селение большое, мы уже собирались уходить из него. Власовцы там часть территории заминировали. Как начались взрывы, они выскочили, чтоб добить. Так вот с ними даже не разговаривали, сразу за шею – и на дерево. Хоть некоторые даже встречали среди них своих земляков, деревенских.

 

Шли на Берлин…

Когда воевали уже на территории Европы, гражданское население относилось к русским солдатам нормально. Да и дисциплина у нас железная была, за мародёрство сразу расстреливали. Хотя, когда мы в Восточную Пруссию из Белоруссии перешли, было очень заметно. Поляки – они другой народ, зло были к нам настроены.

А в Германии, по улицам городов мы шли, как на демонстрации. Везде висели простыни белые, флаги в каждом окне. Нам кидали сигареты, галеты, хлеб.

Перед Эльбой город Грабов был, там оборона немецкая была. Они сдавались, бросали винтовки свои. И я помню, как теперь вот, в глазах стоит этот человек. У него ног не было почти. Сидел под деревом, в сознании ещё. Курить попросил. Ну, я ему дал. Нам население кидали, а мы им. Солдаты есть солдаты…

Пленных брали, их навалом было. Румыны сдавались пачками.

К нам чех прибежал один:

- Я чешский лев!

Мол, немцы держат нас под наблюдением, под мушкой. Заставляют воевать. Я, говорит, вам расскажу, кто у них и где есть. Его, конечно, в штаб отправили.

Шли мы сначала на Берлин. С восточной Пруссии до Балтики. Недавно показывали по телевизору как раз наш фронт: города Гдыня, Данциг, это портовые города.

Там очень много пленных было гражданского населения, евреев. Их освобождали из лагерей. Так и запах до сих пор помню… Это ж дело было в марте, там погода совсем тёплая была. Ляжешь в траншее на бровку и радуешься погоде этой.

А потом Кенигсберг, последний оплот немцев был. С Кенигсберга мы уже пошли на Шелтон. Кого-то оттуда повернули на Берлин (это одна автострада была), а нас - на Эльбу. Мы пошли налево, а в Берлин остался справа.

 

…свернули на Эльбу

С союзниками встречался лично. Американцы и раньше помогали, давали тушёнку, техника была их. Помню, когда мы подходили к Эльбе, нам сказали:

- Обратите внимание, здесь летают самолёты небольшие. На них изображение – круг и звезда. Белая только. Это союзники.

Они со своей стороны шли, с запада на восток, а мы - с востока на запад.

А встретились в Эльбе. У американцев почти все водители – негры. Сами чёрные, только зубы белеют. Американцы простой народ. Такие же мужики, как и мы. Они и пили с нами:

- Давай, русьё!

Англичане совсем другие. Англичанин он гордый. Уж и не больно с тобой поговаривает.

Есть кино такое «Встреча на Эльбе». Я в этом кино видел даже машины знакомые. У нас трафарет был сделан такой, буквой «Ф».

Потом нас развели. Установили линию: кто, где расположен. По ту сторону реки – американцы стоят, а по эту сторону мы. На мосту пулемёт. Движения нет ни оттуда, ни сюда. Потом нас куда-то повезли. Куда, зачем - не знаю. В этом деле я ничего не понимаю. Вот команда: по машинам, и поехали!

Привезли в какой-то лес. Там сосновые, хорошие леса. Палатки разбили. И где-то дня через два, наверное, говорят: «Победа!». Это же радость - война кончилась, всё…

Сколько есть наград, все мне дороги

Что молодёжи посоветовать почитать о войне? Не знаю. Какие книги брал, мне не все нравились. Если писатель фронтовик – вот его стоит почитать.

Фильм «В бой идут одни старики» посоветовал бы смотреть. Он настоящий.

Это в верхах люди, кто был около руководства, те знают, как там было на самом деле с точки зрения политики. А солдаты, что они. Собрали, сказали – пошли! Вот и всё.

Какие награды дороги? Все, что есть. Дали мне медаль «За отвагу». Это мы в бой пошли на танках, десантом. Были в обороне, давали связь. На Украине.

Орден Красной Звезды мне дали в Белоруссии, вернее, уже в восточной Пруссии. Бомбёжка была большая. У немцев шестиствольные миномёты, шесть мин сразу выходили. У нас разрушило много всего. А раз разбито – надо было делать, восстанавливать линии.

Я давал связь в одну батарею. Пришёл, а там только три человека, все убиты.

Говорю мужикам:

- Буду с вами, помогу.

А они мне:

- Нет. Нам нельзя тебя пускать тут. Сколько есть нас, так и будем.

Медаль за взятие Кенигсберга есть, Калининград теперешний.

Там война была, знаешь, какая!.. За каждый дом бились. Танки были закопаны у них, прямо на перекрёстках. Сильнейшие тяжёлые бои шли.

Медаль напоминает мне эти дни.

Записала О. ЯКИМОВА.