Об Иисусе Христе, встрече с Рокоссовским, фронтовой бане и многом другом – вторая часть интервью немских волонтёров с участником великой Отечественной войны, артиллеристом Анатолием Ивановичем Тырышкиным.
Беседа эта состоялась в 2010 году, в рамках Всероссийской акции «Наша Победа». Три года назад архангельского ветерана не стало. Но его воспоминания о войне сохранились в уникальной видеозаписи, расшифровку которой предлагаем вашему вниманию.
- Анатолий Иванович, с какими чувствами Вы шли на войну? И с каким возвращались?
- О-о, я шёл с чувством… У меня же в 42-ом отца убили. Я шёл туда во что бы то ни стало отомстить! И это исполнил. Когда на прямую наводку вывозили орудия, так я с удовольствием за наводчика стрелял. Когда ихние поднимутся, идут, шрапнелью (снарядом, начинённым пулями) как дунешь – сразу там всех разметает.
Домой я возвращался в 50-м году, мне уже было 25 лет. Ушёл-то - восемнадцати не исполнилось. Домой шёл, домой! Нигде не останавливался. Хотя можно было остановиться кое-где. В Кирове, в Москве.
- В начале войны армия отступала. Как это воспринималось?
- Конечно, люди горевали, нечего и говорить об этом. Тоска. Похоронки шли одна за другой. У нас из деревни ушло 14 человек, даже больше, наверное. А фактически домой вернулся я один. Но в победе не сомневались. Все работали так, чтоб победить – и никаких разговоров. Да разве русский мужик подумает, что его победят когда-нибудь?
- Кого в армии считали наиболее выдающимися полководцами?
- Конечно, Рокоссовского, я же у него воевал. И видел его не одинова.
Ездил он в машине, на опашку у него шинель, погоны старшего сержанта. Ну, вот один раз что-то забуксовали, что ли. Пришлось маленько подтолкнуть. Вот он выходит, Боже мой, Рокоссовский!..
- Расскажите, пожалуйста, о своих командирах. Какое у них было отношение к подчинённым?
- Командир батареи у нас был Лобач. А вот как звать, даже не знаю. В армии ведь как: капитан, майор – и всё! Ещё у нас был старший лейтенант Набока.
А какое на фронте может быть отношение? Конечно, хорошее. Держали нас в строгости, недаром ведь я сидел на гауптвахте. Поссорился с командиром, вот с этим вот, с Набокой. Ну, и всё, арестовал он меня за неподчинение. Командир – есть командир!
В последнее время я сам командовал отделением тяги, одиннадцать человек у меня было. Причём только двое мои ровесники, механик и водитель Зырянов и Зверев. Ещё Бурцев, он постарше. А тут всё были старики: Тарханов с1903-го года, Поздеев с 1910-го, Купченко тоже пожилой уже. Сивков – этот более-менее, лет 20 ему было. В общем, я их, конечно, всех помню. Не только их, так даже их адреса… Мы вон даже письма писали долго. Лет пять-шесть назад только не стали переписываться.
- А как относились на фронте к людям других национальностей?
- Какая разница? Хоть на войне, хоть не на войне для меня… Всегда говорю, если у человека руки в мозолях – это всё, мой! Вот был у нас такой Сибоготуллин. Так это, конечно, герой! Невысокого роста, уже в годах, сильный такой мужик.
В общем, разницы никакой мы не делали. Которые постарше, правда, когда в конце войны нас стали салом кормить - они этим как-то маленько пренебрегали. А так, татарин или башкир, это никакой разницы нет.
Вот, когда меня посадили на гауптвахту, там, по-моему, башкир охранял. Дождик моросит, а там, значит, ямка такая – сам вырыл. Он мне веток наломал, принёс. Потом, когда уже стемнело, шинель дал, закрыл…
- Повлияло ли участие в войне на Ваше отношение к религии?
- Ай, мака моя... Записывать будешь? Пиши!.. Это на речке Друть в Белоруссии было, за это потом мне орден «Красной звезды» дали. Но там не только за это. Вёз я орудие. И у меня было совсем немного времени, чтобы успеть определённое расстояние проскочить и орудие поставить в опоре (это окоп, который ночью приготовил). Немец методически обстреливал этот участок минами. Начинает отсюда - и дальше, дальше квадратами. Разведка это всё выяснила. И командир батареи Лобач, когда мы с исходного поехали занимать огневую, сказал: «Всего у вас 15 минут. Потом опять накроет».
Получилось так, что машина с боеприпасами пошла вперёд. Командир орудия сел в эту машину и повёл её туда, к месту. А я сзади. А там траншея, и проходик-то совсем маленький. И шофёр, Ерошенко фамилия у него была, одним колесом провалился. Я подъехал, а ехать некуда: с одной стороны траншея, с другой - тоже. И времени нет. Пока отцепился, вытащил его оттуда, снова орудие зацепил. Поехал. И - как накрыло!..
Н-да, вот тут и говоришь: может, Бог меня спасёт. Может быть, мать… Кто не верил и попадал в такие передряги, начинал верить. Бывало, и наоборот.
А сам и не знаю, как сказать… Я – коммунист. Но признаю, что Иисус Христос жил на земле. Он, может, посланник Божий, может, сам и есть. Очень грамотный был. И он понял, что как люди живут – так жить нельзя. Иисус Христос, как ещё мой дед говорил, - это первый коммунист на земле.
- На фронте часто люди складывалось тяжёлое положение. Как поддерживали дух? Дисциплину?
- Песни пели! А дисциплина как-то сама собой, Уставом.
- Приходилось ли сталкиваться с заградительными подразделениями, созданными во исполнение приказа наркома обороны «Ни шагу назад»?
- Нет, с этим не пришлось. Ну, у нас был, конечно, СМЕРШ, который наблюдал за этим делом. Вот уже в Германии, когда пехоты было мало, тогда видел, как краснопогонники (энкавэдэшники) прочёсывали местность.
- Как вас встречали в освобождённых городах и сёлах?
- Если взять Белоруссию, там как могли встречать… Преставляете, въезжаешь в населённый пункт – а там одни трубы. В одну деревню заезжаем, едем. Деревни-то уже нет, собственно говоря. А там - повешенные. Оказывается, полицаев повесили. Партизаны. Ну, с партизанами-то мы часто встречались, когда шли по Белоруссии. Какой-то район освобождаешь, с этого участка небольшие группы присоединяются.
В западной Белоруссии, дальше за Брестом, был такой случай. Остановились мы на отдых. А у нас тягач в одной деревне не пошёл, что-то забарахлил. Командир батареи говорит: «Давай съезди туда, посмотри, что там есть. Если не сможете исправить, зацепляйте его и тащите сюда». Поехали мы вдвоём с механиком батареи Костроминым.
Приехали туда, посмотрели. Форсунки плоховато работают, ну, он там их подрегулировал. Сидим, значит. И как раз пленных ведут, много. Больша-а-я колонна. Их остановили, в сторону маленько с дороги отвели и посадили отдыхать. Тоже ведь замучаются, так куда их девать-то!
И вот тут женщина, старик ещё, в общем, человека четыре, идут к этим пленным. Кто картошку несёт, кто крынку молока. И, что интересно, ищут немцев! А там и итальянцы, и мадьяры (венгры), и румыны, болгары были, вся Европа ведь воевала против нас. Ну, значит, потом идут обратно. И к нам подошли…
А наш механик Костромин спрашивает их, настырный был! Я же вот не отступал, а он начал войну с самого начала. Ещё раньше и в Польской, и в Финской войне участвовал – вот надо кого было спрашивать-то! Но их уже нет, вы опоздали… Ещё у нас был механик Лукьянченко. Тоже с Польшей повоевал, домой приехал, хотел жениться. Пока туда-сюда, гуляли, да то да сё. Война началась, и он не женился. И опять воюет. Вот их бы послушать, что они рассказывали, как воевали, вот это интересно!..
…Ну, а Костромин-то значит спрашивает женщину, мол, почему немцам гостинца понесли? А она отвечает, что немцы к ним лучше относились, чем мадьяры.
- Ваше личное отношение к врагу какое было?
- К врагу какое отношение – конечно, вражеское. Раз он пришёл на нашу вечёрку, значит мы его должны добить. Это же у русского мужика так ведь! Его никак не возьмёшь.
Был со мной случай. Немец встретился. Смотрю - лежит, в меня целится, ну, и я в него. Как в таком случае к нему относиться? Или ты его убьёшь, или он тебя! А ведь у меня на него злобы в тот момент не было, я не шёл в атаку, не в бою был...
- Приходилось ли во время войны слышать о власовцах?
- Ой, мака моя, приходилось. И воевать приходилось. Это дело было под Франкфуртом. Есть такой город Франкфурт-на-Одере, уже в Германии. Там мы прикрывали армянскую дивизию. Так вот они воевали против власовцев.
- Расскажите, какие бытовые трудности были в армии?
- Первое время вши заедали. Нас, водителей, хорошо одевали, ничего не скажешь: валенки, полушубки, варежки меховые. Ну, это потому что у нас ведь не танки. У тягачей, считай, кабины-то и нету… Так вот вши даже под полушубком ползали!
У нас была дивизия прорыва, мы в обороне не стояли ни дня. С одного участка - на второй, всё время переезжали. Если остановимся, то на день, на два, не больше. Землянку выкопаем. Там у нас печка была: такая бочка, а сверху у неё отрезано. И труба идёт. Вот в землянке, прежде чем уснуть, раздеваешься, снимаешь с себя одежду и по этой трубе шоркаешь, прожигаешь. Потом надеваешь, и спать. Вот так было.
Позже мы баню уже сами организовали. А тут стала приходить фронтовая баня. Там два вагончика. Один - душ, тока не десять ли штук. И один вагон, где воду греют и там камера была. Первый раз когда привезли, зима была. Брезент разостлали. Мы разделись, своё бельё скрутили, подписали как-то свою кулёмку – и в эту камеру. Ну и всё, там её прожарили. Потом пускали воду в душ, минут 10-15 у нас было помылиться, помыться. И вылетай опять на брезент. Старшина бельё выдаёт чистое и верхнюю одежду. Гимнастёрка, брюки, - всё жжётся, горячее! Какие там паразиты – никого уже не было…
Сразу после первой бани у нас вшей уже не стало, ликвидировали.
О. ЯКИМОВА.
Окончание следует.
