КРУШЕНИЕ ОДНОЙ ИЛЛЮЗИИ стр.37

24-11-2010,   Просмотров 1958

положению простых людей, особенно в деревне. Словом, напускной либерализм князя – поэта подкупил Матвея Ивановича.

     Письмо и с ним книжку своих стихотворений Матвей Иванович  отослал 25 февраля 1895 года и, по правде говоря, не очень надеялся не только на быстрый, но и на ответ вообще.

    Каково же было удивление Матвея Ивановича, когда к нему, конторщику станции Московская – 1 Московско – Курской железной дороги, прямо на службу, 8 марта 1895 года, то есть через двенадцать дней после отсылки письма, прибыл почтовый курьер в форменном облачении, чтобы вручить Ожегову роскошный пакет с печатями и к нему отдельно аккуратный ящичек.

   Товарищи Матвея Ивановича, отбывавшие с ним смену, ахнули, когда увидели почтовую передачу.

  - Смотри – ка , Матвей – то наш с кем имеет дело…

     Настойчиво и долго уговаривали они Матвея Ивановича при них вскрыть пакет и шкатулку. Всех, конечно, заинтересовало, что там. Матвей Иванович от соблазна удержался. Едва дождался окончания смены и, возвратясь домой, уединился от семьи в комнате и только тогда распечатал пакет и посылку.

   В официальном уведомлении из канцелярии князя говорилось о том, что М.И. Ожегову « разрешается поместить в сборник стихотворения Его Высочества, сколько пожелаете». В ящичке – шкатулке лежали августейшие стихотворные упражнения.

    Столь быстрый и обнадеживающий исход, понятно, взволновал и обрадовал Матвея Ивановича.   Да и каждого человека, будь он на его месте. Конечно, Матвей Иванович был польщён вниманием со стороны высокой особы.

    Под влиянием пережитого радостного момента Матвей Иванович и написал в тот вечер, 8 марта 1895 года, стихотворение «Не напрасно сердце золотое бьётся» и сверху написал: «Посвящается Его Высочеству К.К.Романову»

    Скоро сказка сказывается, да вот незадача: не скоро дело делается.

    Матвей Иванович еле дождался утра следующего дня, так не терпелось ему отправиться в цензурный комитет, чтобы уведомить цензоров, что он, Матвей Иванович, в тот уже разрешенный сборник включает еще два стихотворения великого князя.

   В тот день, к счастью, Матвей Иванович был свободен от смены по службе.

   После завтрака отправился к цензору Сергею Ивановичу, с которым имел дело по прежним изданиям. В отличие от многих цензоров, обычно сухих, педантичных и недружелюбных, - видно, такими их сделала профессия, - Сергей Иванович выделялся общительностью, вежливостью и был лишён тупого упрямства, высокомерия и заносчивости.

  В цензурном  комитете Сергея Ивановича  не оказалось, заболел. Ожегов поехал к нему на квартиру.

   Жена, открыв дверь, сказала, что муж принять не может, но Сергей Иванович, находившийся в ближней комнате, услышал знакомый голос и разрешил войти.

   - У вас на лице радость, - заметил наблюдательный цензор.

   - Да ещё какая! Чудесные стихи получил. И от кого! Даже не догадываетесь. Хотел бы включить в тот сборник, что уже просмотрен вами…

     Бережно приняв от Ожегова официальную бумагу и стихи «К.Р.» на невиданно роскошной бумаге, цензор внимательнейшим образом прочёл то и другое, почему – то смотрел с обратной стороны и глянул на свет.

    -Поздравляю с успехом, уважаемый Матвей Иванович,- проговорил цензор. – Не каждому так везет. Не подлежит сомнению,  что бумага и стихи присланы из высокой государственной канцелярии и на ваше имя. Тут есть, однако, маленькое «но»…

     Ожегов насторожился. Вернув ему бумаги, цензор продолжал:

    - Вы – лицо частное и  одного разрешения, полученного вами, еще недостаточно, чтобы цензурный комитет принял решение. Надо, чтобы такое же разрешение на публикацию – не забывайте, речь идёт о высокой особе – поступило от дворцовой канцелярии и в наш комитет. Что, не верите? Пожалуйста, можете убедиться, - и с этими словами Сергей Иванович взял с этажерки том свода законов о печати и подал Ожегову, назвав по памяти страницу и параграф…

     Заметив, что Ожегов расстроился, цензор смягчил тон:

 

ДИСПУТ У ЛЬВА ТОЛСТОГО стр.35

24-11-2010,   Просмотров 1773

Потеряла я колечко,

                                      Потеряла я любовь.

                                      Я по  этом на колечке

                                      Буду плакать – горевать,

                                      По любезном  по дружочке

                                      Поневоле тосковать.

                                      Я по бережку гуляла,

                                      По долинушке прошла,

                                      Там цветочек я искала,

                                      Но цветочек не нашла.

                                      Много цветиков пригожих,

                                      Да цветочки все не те –

                                      Все цветочки не похожи

                                      По заветной красоте.

                                      Не похожи на те очи,

                                      Что любовью говорят

                                       Что, как звезды полуночи,

                                       Ясно блещут и горят.

                                       Где девался тот цветочек,

                                       Что долину украшал,

                                       Где мой миленький дружочек,

                                       Что словами обольщал?

                                       Обольщал милый словами,

                                        Уговаривал всегда:

                                        Не плач, девица, слезами,

                                        Не покину никогда.

                                        Мил уехал и оставил

                                         Мне малютку на руках,

                                         Обесчестил, обездолил,

                                         Жить оставил в сиротах.

                                          Как взгляну я на сыночка,

                                          Вся слезами обольюсь.

                                          Пойду с горя к быстрой речке,

                                          Я, сиротка, утоплюсь.

                                          Нет, уж бог один свидетель,

                                          Полагаюсь на него.

                                          Мне не жаль тебя, мучитель,

                                          Жаль малютку твоего!

   Верно, конечно, что песня «Потеряла я колечко» стала русской народной, сочиненной как бы в народе и безымянной. На самом деле у песни есть как бы  конкретный автор, реальный человек. Песню написал Матвей Иванович Ожегов. Она публиковалась в его сборниках и песенниках в 1891, 1893, 1896, 1898,1901 годах, т.е. приходится на годы знакомства поэта с Л.Н.Толстым.

     Каким образом стали известны воспоминания М.И.Ожегова о Л.Н.Толстом?

     Профессор Варшавского университета, известный ученый, автор трудов о литературе славянских народов Александр Иванович Яцимирский задумал написать книгу «Галерея русских самородков», значительное место, в которой отводилось писателям и поэтам из народа. Имя М.И.Ожегова было ученому известно, и он обратился к Матвею Ивановичу с просьбой выслать автобиографию и заметки о своих встречах с Л.Н. Толстым. М.И.Ожегов просьбу исполнил. До выхода книги А.И. Яцимирский опубликовал обширную статью «Из воспоминаний поэтов – крестьян о русских писателях». В этой статье, появившейся в августовской книжке историко-литературного журнала «Исторический вестник» за 1904 год, был полностью приведён рассказ М.И.Ожегова о встречах с Л.Н.Толстым.

     Через десять лет, в 1913 году, другой журнал – «Жизнь для всех» в сокращенном виде пересказал воспоминания М.И. Ожегова  на основе публикации А.И.Яцимирского.

    Мы привели воспоминания М.И.Ожегова почти целиком, пользуясь первоисточником – публикаций А.И. Яцимирского.

 

35

 

ДИСПУТ У ЛЬВА ТОЛСТОГО стр.34

24-11-2010,   Просмотров 1868

- А ведь я вижу, что оскорбил вас, Матвей Иванович. Нехорошо я это сделал!

   - Да я ведь сам виноват, что увлекся разговором о песнях. Я люблю их по своей натуре и навязываю их другим, на это я, пожалуй, не имею права.

   -  Нет, нет, вы со своей стороны правы, не гневайтесь же на меня. Я сознаюсь, что немного преувеличил отрицательную сторону песни и умышленно подчеркивал ложный путь, по которому следуют многие поэты. Вижу, что вы очень пылкий певец и хотел предостеречь, чтобы вы не увлекались через меру, не опьянели бы от поэзии, не писали бы стихов о том, что не важно и не достойно вдохновенья…

    Лев Николаевич пересел за стул рядом со мной и продолжал:

   -  Вы на меня не сердитесь: я говорю по праву старшего и по своему опыту. Надо быть очень строгим к самому себе и образу своих мыслей, а тогда и писать так, кто как найдёт удобным. Конечно, и стихам можно выразить мысль, но я повторяю только одно, что слишком трудно писать стихами, а минуты вдохновения быстро проходят. К тому же я ещё считаю долгом предупредить вас, как молодого поэта, что в ваше время общество разочаровалось в современных поэтах. Много стоит труда теперь восхитить разочарованных читателей. Стихотворцев много появляется, но скоро сами в себе они разуверятся…

 -   Все это мне известно, - ответил я, - но известно также, что стихов много, а песен, какие требуются для простого народа, нет. Редакторы же о народных песнях понятия никакого не имеют,  как и о жизни самого народа… Все говорят, что нет теперь хороших народных песен. Вот и я хотел бы писать песни для народа, который понимает их…

 - Ну, это, братец, задача мудреная! – произнес Лев Николаевич.- Много надо силы воли, настойчивости и особенно в вашем положении. Притом, каким путем вы этого можете достигнуть? Если стихов  ваших в журналах и газетах  принимать не будут, то как вы можете распространять их народу?

  -  Что толку для меня будет, если напечатают моё стихотворение в дорогом журнале: оно до деревни не дойдет, а здесь, в городе, и застрянет. Ведь и вы, Лев Николаевич, этим путем в народ пойдете.

      Толстой сказал:

   -  Дай вам бог успеха, это только может радовать!

    Разговор перешел на другую тему.

    В одиннадцать часов мы распрощались со Львом Николаевичем и отправились домой…

    На этом воспоминания М.И.Ожегова заканчиваются.

 

    Диспут у Льва Николаевича можно было бы, как нам представляется, подытожить следующим образом.

    Иной собеседник, оказавшись лицом к лицу с мудрым стариком, гениальным художником слова, мог бы сробеть и уступить в отстаивании своих взглядов. Ожегов держался с достоинством, защищал свою гражданскую и творческую позицию, свое мнение  о важности народной поэзии, непреходящей ценности народной песни. Великий писатель это почувствовал. Как человек огромной и понимающей души, Лев Николаевич назвал Матвея Ожегова «пылким певцом», пошёл даже на извинение, что «немножко преувеличил отрицательную сторону песни». Затем последовали добрые советы, дружеские наставления.

    Кстати, один любопытный факт. 8 августа 1986 года газета «Правда» в заметке «Эти песни слушал Толстой» сообщала из Ясной  Поляны: в живописном калиновом логу – заповедном уголке Яснополянского музея – усадьбы прошёл массовый литературно – музыкальный праздник.  Тысячи поклонников творчества писателя пришли сюда, чтобы отдать дань уважения и любви дорогому сыну земли  тульской – Льву Николаевичу Толстому. Над Калиновым Лугом звучали русские народные песни – величальные, хороводные, игровые, веселые, грустные… Их исполнял фольклорный ансамбль Ясной Поляны, в состав которого входят старейшие жительницы деревни. Они пели песни : «Сени», «Потеряла я колечко», «Ноченька», «Здравствуй милая  хорошая моя», «Ванька – ключник», «Сад, ты мой сад» и др.  Их  когда – то любил слушать Лев Николаевич.

      Коль скоро упомянута песня «Потеряла я колечко», то и приведем её полностью.

                                      Сокрушилося сердечко,

                                      Взволновалась в сердце кровь,

 

34

 

ДИСПУТ У ЛЬВА ТОЛСТОГО стр.33

24-11-2010,   Просмотров 2348

   -  Не довелось, как следует, учиться. Был отдан в учение, да ненадолго. Оставил школу отчасти по бедности родителей по совету староверов.

   -  Староверов у вас, должно быть, много?

   -  Да, много, В обрядах сильно разнятся, а живут мирно и дружно.

    Затем к разговору присоединился присутствовавший студент – японец, коснулись народной поэзии, т.е. песен, и японский студент заметил, что Япония когда-то была богата народными песнями, а теперь стало хуже.

    - И у нас на Руси тоже отошла уже пора народных песен, - сказал Толстой.

    Это насторожило меня. Я слышал об отрицательных отзывах Льва Николаевича о стихосложении вообще. Я понял, к чему клонится разговор, и решил пойти на спор.

     Я зачитал несколько стихотворений из своей книжки. Толстой, по – видимому, не слушал, но когда я закончил чтение, Лев Николаевич сказал:

     - Мне это не нравится. Вы меня, конечно, извините, я это говорю ещё и потому, что стихов я вообще не люблю. Советую вам, пишите лучше прозой.

    Затем Лев Николаевич высказал своё суждение о преимуществе прозы, как формы  изложения.

   - Вот мне нужно, например, куда – нибудь идти скоро, а я возьму да свяжу себе ноги веревкой или цепями – могу ли я тогда скоро идти? Вот так и стихи, мне кажется, то же самое. Вместо того, чтобы сейчас же прямо писать какую – нибудь мысль, я буду трудится размеривать на строки да на слоги, да еще подобрать рифму – это же будет гигантская работа, как ни бейся, а ясности,  смысла и простоты выражения трудно достичь. Я вот прозой пишу, и то приходится иной раз много переделывать.

   - Я согласен с вами, но только отчасти…. Скажите, пожалуйста, может  ли кто -ни будь отрицать народную поэзию в форме народной песни? Можете ли вы, например. Заменить её вашей превосходной прозой?

  -  Прежде всего, - возразил Лев Николаевич,- скажите мне, кому же она, песня народная или какая ни на есть, необходима?

 - Она нужна народу, - сказал я

 - Какому это народу, я не понимаю, для меня все сословия безразличны. Если, например, будут наказывать кнутом крестьянина или барина – я думаю, им равно будет больно. Не так ли?

  - Не совсем так,- сказал я улыбаясь.

  - Позвольте, - сказал граф. Я много постарше вас и знаю народ хорошо. Знаю так же, что и сам народ, про который вы говорите, уже охладел к песне. Нынче поёт только тот, кто ещё легкомыслен и молод, старики совсем не любят петь. Я знаю много хороших мужиков и никогда не слыхал, чтобы они пели…

   - Если вы хорошо знаете, может быть, только своих крестьян да ещё городской и фабричный люд, - возразил я графу, - то это весьма мало, чтобы судить о народе. У нас, например, народ совершенно другой по своему характеру, и привычки иные, и песня ещё не убита фабрикой и городом, не постарела она и от унижения в рабстве у господ. Старики наши до самой смерти песни не разлюбят, а молодежь уважает старые песни. Старики с удовольствием слушают и новые песни, которые не перестают появляться….

    - Что же у вас мужики и сейчас, вероятно, поют хоть и голодные? – спросил граф.

    -  Да, – говорю – и сейчас поют. Голод и холод песни хорошей не остановят.

    -  А вы сами тоже пели или поёте?

    -  И я пел всегда, как бы ни был изнурен  работой и озабочен семьей. А уж счастливые часы моей жизни сами собой вызывали веселую песню, без которой я считал бы себя совершенно обездоленным и погибшим человеком.

    Я горячо отстаивал, что песня имеет силу, и что человек воодушевляется ею. Лев Николаевич на это возражал:

  - Что бы ни говорили вы, а песню все - таки нельзя назвать высшим проявлением души, это нечто чувственное и низменное. По–моему, это – просто привычка, а чтобы отучить себя от неё, надо иметь только волю и сознание, что это бесполезно.

      Разговор прервался. Я молчал и чувствовал себя неловко. Я думал о том, что Лев Николаевич судит о песнях односторонне и неискренне. Но граф, как бы угадывая мои мысли, тотчас рассеял мою задумчивость. Он сказал:

 

33